«Мне ни разу не довелось встретиться с королем Польши за все это время пребывания в Варшаве. Однако через два дня после снятия осады он прислал мне приглашение на обед. Я сообщил об этом Игнацию Потоцкому, который заверил меня, что нет никаких оснований отказываться от предложенного обеда с высочайшим лицом. На этот раз король выглядел гораздо лучше, нежели на заседании сейма в Гродно, но был чем-то озабочен, задумчив и не очень разговорчив. Он подробно расспрашивал меня о событиях в Литве после восстания в Вильне. Отобедав, мы подошли к окну, и король обратился ко мне с просьбой честно высказаться о революции и ее возможных последствиях… Я стал говорить о том, что не благоразумие и рассудительность, не политическая расчетливость, а безысходность и отчаяние вынудили поляков взяться за оружие; что я доверяюсь судьбе, которая покровительствует угнетенным; что я полагаюсь на доблесть наших военных и уповаю на единение и преданность всего народа…».

«Но король перебил меня: «Это совсем не то, о чем я вас спрашивал. Я хорошо знаю ваши высокие патриотические чувства и считаю вас человеком мудрым и осмотрительным. Хочу услышать от вас, верите ли вы, что мы сможем дать отпор нашим троим соседям? Ведь теперь уже нет никаких сомнений, что Австрия выступает на стороне России и Пруссии. Так вот, я прошу вас сказать, что, по-вашему, произойдет, если мы потерпим неудачу? Ответ мой, помнится, содержал немало условностей: если король и народ станут единым целым, если исключить интриги и воздействие заграничных дворов на окружение короля и на сознание малодушных, трусливых граждан, ставящих свой покой и личные интересы выше благополучия всей страны, и если бы вся нация в едином порыве восстала против оккупантов, то, вероятно, можно было бы лелеять надежду уж если не на успех в кровавой борьбе, то, по крайней мере, на достижение почетного мира. «В противном случае, – продолжал я, – Польша будет вычеркнута из списка великих держав Европы, а вы, Ваше Величество, лишитесь короны и завершите свои дни в жалкой обители, которую вам великодушно предоставят».

«Поначалу король пытался довести и мне, и себе, что он не склонен видеть свое будущее и судьбу страны в таком неблагоприятном свете, как я это только что представил. Государь стал ссылаться на возвышенные чувства российской императрицы, которая никогда не пойдет на третий и последний раздел Польши, а затем промолвил, что ему ничего не остается, как смиренно ожидать своей участи.

Наша беседа прервалась из-за прибытия коменданта Варшавы Орловского и адъютанта генералиссимуса. Адъютант вручил королю донесение Костюшко о ходе восстания в Великой Польше. Король внимательно ознакомился с посланием и, кажется, остался доволен. Он попросил передать главнокомандующему благодарность, свои уверения в высочайшем уважении и, как всегда, вежливо проводил нас.

То было мое последнее свидание с этим несчастным монархом. Как я и предсказывал, Станислав Август два года спустя был вынужден отречься от трона. С позором и унижениями он переехал в столицу России, где и окончился его безрадостный жизненный путь».