«Видные горожане представили совету записку, прося разрешения создать корпус стрелков, главой над которыми хотели назначить меня. Эта просьба была удовлетворена. Ян Нагурский взялся создать кавалерийский корпус. Волонтеры, более или менее экипированные за свой счет, прибывали со всех сторон, чтобы пополнить ряды защитников отечества. Энтузиазм был всеобщим, но не хватало ни времени, ни средств, чтобы атаковать врага и заставить его отступить к своим границам. Печальная необходимость оставаться в бездействии сводила на нет все добрые намерения литвинов. Они жаловались на то, что не получают помощи из Варшавы, так как не представляли себе, сколь трудно было подать ее при тогдашнем положении дел».

«Я предвидел все опасности, которым они могли подвергнуться, и даже не исключал для них возможности быть окруженными, отрезанными и уничтоженными, но я был уверен, что это единственный способ устранить от границ Литвы российские войска, которые вынуждены были бы свернуться и двинуться в сторону прежних границ империи, оказавшихся под угрозой.

Вавжецкий, хотя и одобрял этот проект, указал мне на трудности в его осуществлении и отметил, что 1. нелегко будет найти командиров, которые захотели бы подвергнуться опасности вместе с этими отчаянными головами; 2. если бы таковые и нашлись, то вряд ли можно предположить, что Временный совет, в который входили лица разных взглядов, захочет безоглядно довериться тем, кто возьмется за столь рискованную операцию, успех которой сомнителен; 3. командующий армией вряд ли разрешит расчленить армию и тем самым ослабить ее; 4. следует согласовывать военные действия в Литве с передвижениями армии в Польше и поэтому не должно предпринимать ничего, не получив распоряжений Костюшко».

«Я разорвал на глазах у Вавжецкого этот проект, который собирался нести в совет, так как он убедил меня в том, что его могут неправильно истолковать. Тем не менее в дальнейшем будет видно, что сама жизненная необходимость заставила принять этот проект: именно этим диверсиям в направлении границ, как я и советовал, мы были обязаны отсрочкой со взятием Вильны и удержанием остальной территории Литвы нашими армиями. Через несколько дней по моем возвращении в Вильну я отправился к генералу Ясинскому и объявил ему: если он даст мне две сотни кавалеристов и хорошего офицера, на которого можно положиться, то я присоединю к ним моих стрелков, чтобы составить авангард нашей армии, тогда находившейся в бездействии, и направлюсь к Минску».

«Генералу Ясинскому очень понравилось это предложение, так как он понимал все его выгоды. Однако он не утаил от меня всех опасностей такой экспедиции и беспокойства за меня и за корпус, который доверял моему командованию. Я заверил его, что буду стараться щадить людей и себя самого, насколько это будет возможно. Мы условились, что этот план и маршрут, по которому я собирался идти, останется пока в секрете. Через несколько дней я покинул Вильну с двумя сотнями кавалеристов во главе с бравым майором Корсаком и тремя сотнями моих стрелков.
Мы миновали штаб-квартиру, находившуюся в Ошмянах, в семи лье от Вильны, и прошли три лье в направлении к селу Боруны. Первые дни мне пришлось тяжело, так как сильные отряды казаков все время вступали с нами в стычки. Однако я не потерял ни одного человека – наоборот, мы взяли нескольких пленных, которых я отправил в штаб-квартиру. От них стало известно, что они были отделены от корпуса генерала Кнорринга, который сам с шестью тысячами человек стоял лагерем в шести лье от Борун».

«С другой стороны, справа от меня, приблизительно на таком же расстоянии, находился такой же значительный корпус под началом генерала Цицианова. Несмотря на это, я настаивал на своем решении двигаться на Минск, до которого оставалось всего лишь десять лье, и потребовал от генерала Ясинского послать сильный авангард в Боруны, которые собирался покинуть. Я направился маршем через Вишнев, чтобы внезапно напасть на Воложин, где, по некоторым сведениям, находилось всего триста человек русской инфантерии и пять десятков казаков. Я строил свои расчеты на успех на том безопасном положении, в котором находился русский гарнизон, расположенный между двумя сильными армиями по шесть тысяч человек каждая: он не мог ожидать атаки с той стороны, с которой шел я, так как усиленные русские патрули ночью и днем следили за дорогой, ведущей к нашему генеральному штабу».

«Я рассчитывал также на ночную темноту и на принятую мною предосторожность: моя кавалерия должна была войти в город тремя разными путями, тогда как я сам со своими стрелками продвигался на Вишнев по главной дороге. Все эти предосторожности оказались ненужными, так как по пути нам встретилось лишь четыре десятка солдат с тремя унтер-офицерами и одним лейтенантом, которые спрятались по домам. Стороны обменялись лишь несколькими выстрелами, офицер был серьезно ранен, несколько солдат убиты, остальные сложили оружие и сдались в плен. Полтора десятка казаков, бежавших при первом приближении нашей кавалерии, посеяли ужас в окрестностях. Они вовремя предупредили князя Николая Зубова, который ничего не опасаясь двигался на Воложин и попал бы к нам в руки в полулье от него, так как не ожидал там нас найти. Он быстро повернул обратно и немедленно отдал приказ окружить меня со всех сторон и отрезать мне путь к отступлению. Поскольку я ничего не знал об этом, то ничего не изменил в своем плане и своих решениях и продолжал двигаться в том же направлении».

«Мы нашли в Воложине много вещей из меди, олова и железа, которые были отобраны у окрестных жителей, а также многочисленное стадо и несколько сотен быков, которые были собраны там для российской армии. Я сразу отправил пленных и все, что попало нам в руки, в штаб-квартиру, где Неселовский временно заменял генерала Ясинского. Этот транспорт сопровождался эскортом из двадцати кавалеристов. Так как нельзя было терять ни минуты, то после нескольких часов отдыха я направился в сторону Ивенца – маленького городка в пятнадцати лье от Вильны. Неподалеку от Воложина мне повстречались два русских курьера, которые везли распоряжения для армии из Петербурга. Я вместе с моим адъютантом и двумя молодыми офицерами-стрелками остановил их. Один из них выстрелил в нас из пистолета и скрылся в кустарнике, другого мы захватили вместе с сумкой с документами и отправили его под конвоем в нашу штаб-квартиру. Этот второй конвой, также как и первый, добрался до места назначения без происшествий, но не смог вернуться обратно ко мне, и это стало первым признаком того, что наше сообщение со штаб-квартирой прервано».

«Прибыв в Ивенец, я не нашел там русских военных, так как они срочно ретировались при нашем приближении. Я же был удивлен и смущен, обнаружив там большое количество амуниции, сукна для мундиров и других предметов экипировки для армии, а также серебряную, медную и оловянную посуду и другие вещи, отобранные у местных жителей и сложенные на различных складах и в амбарах. Я колебался, следует ли мне продолжить движение, оставив здесь эти трофеи стоимостью в несколько сотен тысяч польских флоринов, или же эскортировать их вместе со своим войском по окольной дороге. С нерешительностью было покончено, когда я узнал, что губернатор Минска Неплюев собрал в этом городе все окрестные военные силы, что он забаррикадировался со всех сторон и выставил за пределами города вооруженных крестьян, чтобы они первыми приняли огонь на себя. Этого известия оказалось достаточно, чтобы я решил вернуться в штаб-квартиру. Трудность, однако, заключалась в необходимости найти транспорт для всех этих вещей, которые с трудом вместились бы в две сотни крестьянских телег. Помог случай, но мне недолго пришлось пользоваться полученным преимуществом».

«Наутро, прибыв в Ивенец, я не нашел ни лошадей, ни повозок. Однако, поскольку это был день приходского праздника, к дверям церкви подъехало около двадцати экипажей, запряженных четверкой или шестеркой лошадей, которые принадлежали зажиточным жителям окрестностей, а базарная площадь была заполнена сотнями крестьянских телег. Я стал убеждать владельцев вывести меня из затруднения, и все они тут же согласились следовать за мной. Они позволили выпрячь из экипажей своих лучших лошадей – их сразу впрягли в два десятка русских телег, заполненных сукном и амуницией. По их примеру, крестьяне тоже предоставили нам столько лошадей и повозок, сколько нам требовалось, и менее чем за шесть часов сто семьдесят полностью нагруженных повозок были готовы пуститься в дорогу с нашим эскортом. В тот же вечер я покинул Ивенец и отправился по другой дороге – не той, по которой прибыл сюда».

«Мне нужно было проехать к селу Бакшты через густые леса, тропинки в которых были перегорожены деревьями, поваленными то ли ветром, то ли самими местными жителями, чтобы затруднить передвижение врагу. Я потратил восемь часов на то, чтобы проложить нам дорогу, и, несмотря на нашу усталость от столь быстрого многодневного марша, мы радовались тому, что сумели ускользнуть от бдительности неприятеля. Но, когда мы приближались к деревне Саковщина, что в полулье от Воложина, до нас донеслись звуки барабанов, труб и пронзительные крики солдат, которые надеялись захватить нас. Я ускорил продвижение нашего обоза, которому повезло пересечь по мосту реку Березину. Сам же остался позади с отрядом кавалерии, чтобы наблюдать за передвижениями неприятеля, а затем, также перейдя мост, приказал офицеру с несколькими волонтерами сжечь его. Предполагалось, что русские не смогут перейти эту болотистую реку вброд и должны будут потратить время, чтобы навести переправу, – а значит, не смогут вскоре продолжить преследование. Мы продолжали свой марш, полумертвые от усталости, но надеясь безопасно добраться до штаб-квартиры, которая, как я полагал, находилась не более чем в четырех-пяти лье. Я не знал достоверно, где мы находимся, так как несколько курьеров, посланных с моими донесениями и известиями о маршруте нашего передвижения, не смогли вернуться и доставить нужные нам сведения».

«Только по прибытии в Вишнев я узнал, что наш авангард под началом бригадира Юзефа Вавжецкого и полковника Гушковского был вынужден покинуть Боруны после слабого сопротивления, оказанного ими превосходящим силам генерала Цицианова; что наша штаб-квартира оставалась в Ошмянах и что мне не могли послать подкрепление, так как вынуждены были держать оборону. И наконец, в довершение несчастья, мне сообщили, что офицер Войцеховский, которому я поручил сжечь мост через Березину, лишь разобрал его настил и сам срочно ретировался, то есть этим он подверг меня преследованию и нападению русских, остававшихся позади нас. Это и произошло – гораздо раньше, чем я предполагал. Когда мы спустились с холма под Вишневом, я остановил обоз и стал изучать по карте дорогу, которой нам следовало идти, так как проход через Боруны был нам закрыт».

«И тут появился многочисленный корпус казаков, а следом – полк Николая Зубова: они проскакали галопом через Вишнев, порубили саблями нескольких моих офицеров и мародеров, которые там задержались. Мы внезапно оказались атакованными, а в то же время трехтысячный корпус Кнорринга быстрым шагом двигался со своими орудиями, чтобы взять нас в окружение. При первом же сигнале тревоги я бросился на неприятеля, но за мной последовало всего лишь два десятка волонтеров, так как остальная кавалерия пустилась в бегство. Мои стрелки объединились, чтобы оказать сопротивление, и в течение некоторого времени сдерживали натиск русской кавалерии, однако они были вынуждены отступить в заросли кустарника, откуда не переставали стрелять в неприятеля».

«В четверти лье от того места, где мы были атакованы, я нашел свою рассеявшуюся кавалерию. Бравый майор Корсак, лошадь которого пронесла его сквозь ряды неприятеля, присоединился к нам. Отругав солдат, я настоял на их возвращении, чтобы прикрыть хотя бы отступление моих стрелков».

Мне удалось заставить последовать за собой около ста пятидесяти человек, но мы увидели только, как весь наш обоз повернул в сторону Вишнева. Мои стрелки вышли из леса, а неприятельская кавалерия продолжала двигаться к нашим флангам, чтобы окружить нас и не дать отступить. Таким образом, нам пришлось отступать второй раз, что мы и сделали в полном порядке, не потеряв ни одного человека. Мы с трудом нашли кратчайший путь, который привел нас к позициям нашей армии. Избежав атаки корпуса Кнорринга, мы в течение нескольких часов отбивались от нападений патрулей корпуса Цицианова. Наконец, с наступлением ночи, нам удалось соединиться с авангардом нашей армии в Крево».

«На следующее утро я отправился в нашу штаб-квартиру, которая по-прежнему находилась в Ошмянах. Генерал Ясинский и все доблестные офицеры его армии, уже не ожидавшие меня увидеть, встретили меня по-дружески, упрекали за мою отчаянность и старались утешить в испытанных мною превратностях. Спустя сутки вернулись и мои стрелки, в добром порядке, несмотря на усталость от непроходимых лесов и дорог. Затем я немедленно отправился в Вильну, где был встречен публикой самым доброжелательным образом, и этот прием вдохновил меня подумать о том, чтобы попробовать еще попытать военного счастья.»