Разделы
1791-1794 Служба в сейме Речи Посполитой, участие в восстании Костюшко
1792
Дипломатическое наступление на Речь Посполитую в мае-июне 1792 года со стороны России и Пруссии из-за конституции 3 мая. Решимость патриотических сил защитить конституцию и наделение короля Станислава Понятовского особыми полномочиями для укрепления польской армии.
Михал Клеофас Огинский
«О Польше и поляках с 1788 года до конца 1815 года», том 1
«Три члена сейма, составившие план контрреволюции и рассчитывавшие на помощь России для его осуществления, уже долгое время находились в Яссах в ожидании распоряжения отправиться в столицу империи. Их пребывание в Яссах уже немало беспокоило сейм, но это беспокойство еще усилилось, когда стало известно, что они находятся по дороге в Петербург. 16 апреля 1792 года комиссия по иностранным делам представила официальный доклад сейму относительно враждебных намерений со стороны России. Она не могла, однако, сообщить что-либо определенное о намерениях прусского короля, несмотря на его подозрительное поведение, так как его переговоры с Россией держались в секрете. Все эти обстоятельства, взятые вместе, непременно должны были обеспокоить сейм, так как давали реальные поводы для тревоги, однако сейм, не желая выказывать свою обеспокоенность, сохранял внешнюю импозантность и пытался предпринять необходимые предосторожности против опасностей, грозивших государству».
«Никогда работа сейма не была столь согласованной и гармоничной, как в то время. Все наиболее важные решения принимались единогласно. Короля облекли такой властью, какую не имел ни один из его предшественников. Облекли его и неограниченным доверием. Вся армия была отдана в его распоряжение. Ему поручили призывать на службу иностранных офицеров – специалистов по артиллерии и инженерному делу, и даже генералов, которым он хотел бы доверить командование. Казне было приказано передать ему тридцать миллионов в том случае, если начнется война. Было решено, что провиант, фураж и всякое прочее довольствие будет доставляться специальными комиссиями по требованию короля. Ему же было поручено созвать «посполитое рушение», то есть ополчение, в случае если войско в сто тысяч человек покажется ему недостаточным».
«За несколько дней до принятия этих решений канцлер, президент комиссии по иностранным делам, получил приказ обсудить с Луккезини известия, доходившие до сейма, и проконсультироваться с ним о мерах, которые надлежало принять сейму.
Луккезини ограничился устным ответом, что вероятность захвата Россией польских территорий мала и что она, вероятно, этими слухами лишь успокаивает недовольных в самой Польше. Но, в конце концов, прибавил он, Польша вправе сама заботиться о собственных интересах и прибегать к помощи других государств; меры, принимаемые самими поляками, и определят помощь, подаваемую им иностранными государствами».
«8 мая посланник России Булгаков вручил декларацию от имени императрицы Екатерины. Это было через четыре дня после подписания Тарговицкой конфедерации. В ней было сказано следующее. Исходя из обязательства, которое взяла на себя императрица в подписанной ею гарантии, она заявляет, что самые сильные государства, в частности такие, как германские, далеки от того, чтобы отказываться от подобных гарантий. Они ищут таких гарантий, принимают их с радостью и умеют их ценить как тот вид отношений между государствами, который самым положительным образом обеспечивает их независимость и сохранность их территорий.
Далее в этой декларации сейму были адресованы упреки в создании конфедерации, в продлении его работы, в направлении посланника в Константинополь, в заключении Польшей договора с Портой».
«В этой декларации императрица обещала Польше свое прощение, если та подчинится ее воле: она требовала, чтобы была отменена клятва, принесенная конституции 3 мая; в заключение императрица предлагала отнестись с доверием к ее действиям, которые вызваны исключительно ее великодушием и бескорыстием.
Эта декларация, которой, вероятно, многие ожидали, стала громом среди ясного неба для общества в целом. Страх, отчаяние, мстительность читались на лицах жителей Варшавы, которые в тот день и в последующие дни собирались группами в общественных местах, чтобы обсудить эту декларацию и последствия, которые она могла иметь».
«Прусский король, внезапно изменив и свое мнение, и стиль общения, отрекся от всего, что он говорил, писал и делал всего лишь год назад. В ответе королю Польши от 8 июня 1792 года он обвинил Речь Посполитую в том, что она, без его ведома и содействия, приняла конституцию, которую он никогда не думал поддерживать. Он пояснял: «Я честно признаюсь, что после всего, что произошло за последний год, можно было легко предвидеть те затруднения, в которых теперь оказалась Польша. Не один раз маркиз Луккезини был мною уполномочен выразить как лично Вашему Величеству, так и наиболее значительным лицам Вашего правительства, мое неодобрение по этому поводу. С того момента как в Европе установилось всеобщее спокойствие и позволило мне выражать свое мнение, и после того как российская императрица выразила свое решительное неприятие революции 3 мая, мой образ мыслей и речи моих посланников ни в чем не изменились.
Рассмотрев непредвзято новую конституцию, принятую Польской Речью Посполитой без моего ведома и содействия, я никогда не намеревался ни поддерживать, ни защищать ее. Я предсказывал, наоборот, что угрожающие меры и военные приготовления неизбежно вызовут недовольство императрицы и навлекут на Польшу несчастья, которых именно и хотели избежать. События подтвердили правоту моих предположений… Ваше Величество понимает, что положение дел полностью изменилось с тех пор, как мною был заключен альянс с Вами. Нынешние обстоятельства, порожденные конституцией 3 мая, никак не приложимы к тем обязательствам, которые были предусмотрены нашим договором. Я не обязан удовлетворять ожиданиям Вашего Величества, если намерения вашей патриотической партии остаются неизменными и она упорствует в поддержании своего дела. Но если она осознает трудности, которые возникают со всех сторон, и сумеет дать обратный ход событиям, то я буду готов связаться с императрицей и одновременно вступить в соглашение с венским двором, чтобы совместно договориться о мерах, способных вернуть Польше ее спокойствие».
«Угрозы с одной стороны и отказ в помощи с другой имели целью запугать тех, кто до сих пор проявлял более всего постоянства, бесстрашия и патриотизма. Сейм, однако, не поддался запугиванию. Он еще более увеличил властные полномочия короля, выдал ему средства из казны и предоставил в его ведение присвоение дворянских титулов и воинских званий. Сейм также дал отсрочку для признания и искупления ошибок тем, кто искал протекции у российской императрицы и осмеливался ходатайствовать о вторжении неприятельских армий в Польшу.
Со своей стороны, король обещал, что сам станет во главе армии. Он торжественно поклялся защищать, даже ценой собственной жизни, нацию и ее конституцию. Из вышесказанного становится ясно, до какой степени нация доверяла тогда своему королю. Ему была предоставлена неограниченная власть. Все граждане торопились внести свои пожертвования на увеличение армии и усиление обороноспособности страны».
«Беспримерен был общенациональный порыв и то нетерпение, с которым ожидали, что король покинет Варшаву и станет во главе армии. Многочисленные волонтеры, экипированные за собственный счет, собирались со всех сторон в единый лагерь. Основная масса дворянства также присоединилась бы к ним вслед за более храбрым и предприимчивым королем.
Конечно, нельзя предсказывать, каким был бы ход войны и военные успехи армии под командованием неопытного полководца, но можно не сомневаться в том, какой славой покрыл бы себя король и вся нация. Несомненно и то, что мир, заключенный монархом, стоящим во главе своей армии, был бы совершенно другим, нежели тот, который был навязан королю, закрывшемуся в своем дворце и пожертвовавшему своей честью и судьбой своего народа ради собственного покоя».
