Бенкендорф писал:

«Император Николай стремился к искоренению злоупотреблений, вкравшихся во многие части управления, и убедился из внезапно раскрытого заговора, обагрившего кровью первые минуты нового царствования, в необходимости повсеместного, более бдительного надзора, который бы окончательно стекался бы в одно средоточие; государь избрал меня для образования высшей полиции, которая бы покровительствовала утесняемым и наблюдала за злоупотреблениями и людьми, к ним склонным. Число последних возросло до ужасающей степени с тех пор, как множество французских искателей приключений, овладев у нас воспитанием юношества, занесли в Россию революционные начала своего отечества и еще более со времени последней войны через сближение наших офицеров с либералами тех стран Европы, куда заводили нас наши победы».

Исполнительным органом Третьего отделения был Отдельный корпус жандармов. Во главе отделения стоял главноуправляющий (т.н. шеф жандармов). По своему значению отделения императорской канцелярии приравнивались к министерствам.

Страна разделялась на несколько крупных жандармских округов; во главе их были поставлены жандармские генералы и офицеры, которым активно помогали тайные агенты Третьего Отделения. Это учреждение имело четыре экспедиции – отдела, которые следили за подозрительными людьми, старообрядцами, фальшивомонетчиками, иностранцами и ведали крестьянским вопросом, так как он был причислен к числу секретных, подлежащих особому надзору тайной полиции. С годами работа Третьего Отделения усложнялась – с 1828 года оно стало заниматься и театральной цензурой.

Традиционно цензура вверялась Министерству народного просвещения, а руководило всею её деятельностью Главное управление цензуры. «В помощь ему и для высшего руководства цензоров» утверждался Верховный цензурный комитет, состоявший из министров народного просвещения, внутренних и иностранных дел; ему были подчинены цензурные комитеты в Петербурге, Москве, Дерпте и Вильно.

Право на цензуру, кроме того, оставалось за духовным ведомством, академией и университетами, некоторыми административными, центральными и местными учреждениями, что закладывало простор для субъективизма цензуры.

Устав запрещал «всякое историческое сочинение, в коих посягатели на законную власть, принявшие справедливое по делам наказание, представляются как жертвы общественного блага, заслужившие лучшую участь». Кроме того, под запретом оказались исторические труды, если в них обнаруживалось «неблагоприятное расположение к монархическому правлению», любые сопоставления форм правления и вообще рассуждения об историческом процессе.

Современники с изумлением отмечали, что Шишков разом запретил не только всю древнегреческую и древнеримскую историю, но и официальную «Историю государства Российского» Карамзина. Из философских книг допускались только учебники: «прочие сочинения сего рода, наполненные пагубными мудрствованиями новейших времён, вовсе печатаемы быть не должны».
Устав 1826 г., прозванный «чугунным», в 1828 г. был заменён новым, сравнительно более мягким. Он построен на принципе, что цензура не должна давать «какое-либо направление словесности и общему мнению; она долженствует только запрещать издание или продажу тех произведений словесности, наук и искусств, кои вредны в отношении к вере, престолу, добрым нравам и личной чести граждан».