«Здесь, в России, после восьми лет эмиграции я предполагал завершить свои записки, которые старательно вел вплоть до этого времени. Я потерял всякую надежду хоть чем-то быть полезным своей стране, соотечественникам и принял решение навсегда отойти от общественной деятельности и провести остаток жизни в покое и безвестности.
Из того, что я имел в Польше до революции 1794 года, мне теперь ничего не принадлежало. У меня не было разрешения требовать возвращения своих владений, которые были конфискованы и распределены среди различных лиц. По высочайшему повелению императора для рассмотрения моего вопроса была создана специальная комиссия, и я получил право на наследование всего того, чего меня лишили во время моего отсутствия. Кроме того, мне назначили пожизненную ренту, которой было вполне достаточно и для меня, и для семьи. 28 апреля 1802 года я выехал из Петербурга с твердым намерением обосноваться вместе с семьей в деревне под Вильной, жить там в полной свободе, ни от кого не зависеть и если чем и заниматься, то только обустройством усадьбы».

«Одной из самых обаятельных представительниц виленского общества была Мария Нагурская, которую Михал Клеофас, возможно, уже раньше встречал в Венеции, хотя никаких письменных подтверждений этой встречи не имеется. В 1795 году, после последнего раздела Речи Посполитой, в Венеции скопилось много польских беженцев, среди которых оказались два молодых участника Литовской кампании – друг Михала Клеофаса Каэтан Нагурский и Тадеуш Высогерд. Молодые люди все делали вместе, включая ухаживание за местными девушками. Среди последних была привлекательная и возбуждающая, девятнадцатилетняя Мария Нери. О ее происхождении известно немного. По одним сведениям, она являлась дочерью флорентийского буржуа, по другим – ее отец, выходец из Флоренции, владел небольшой гостиницей. Каков бы ни был социальный статус девушки, оба молодых человека страстно влюбились в нее. Проворнее оказался Высогерд: он соблазнил Марию и уехал с ней во Флоренцию. Не желая уступать, Нагурский преследовал их до самой столицы Тоскании и, после бурного выяснения отношений, отбил молодую особу у более энергичного и красивого Высогерда. Несмотря на свою несомненную красоту, Мария Нери была девушкой с ограниченным набором достоинств, проявлявшихся в пении баркарол и опытности в любовных делах. Нагурский был влюблен в нее до безумия, а в раскрепощенной атмосфере, которая царила в эмигрантской среде, почти все условности общества уносило адриатическим ветром, поэтому он мог красоваться со своей новой пассией довольно безнаказанно».

«Между тем в бывшей Речи Посполитой жизнь стала возвращаться в более или менее нормальное русло, многие беженцы приняли амнистию, дарованную Павлом I, и начали возвращаться домой.

К потоку реэмигрантов присоединился и Нагурский. Находясь, вероятно, под воздействием недавней постановки «Пигмалиона» Руссо, он решил взять с собой в прусскую Варшаву Марию, где нанял ей гувернантку, окружил различными наставниками, чтобы «отточить» образ своей возлюбленной и тем самым сделать его приемлемым для высшего общества. Сам он вернулся в Литву, в свое поместье. Документалист и комментатор Станислав Моравский в воспоминаниях о своих «молодых годах в Вильно» описывает, как Нагурский, который тогда еще не смог получить паспорт на обратный выезд в Пруссию и, следовательно, в Варшаву, попросил отца Моравского, Аполлинария, навестить Марию и узнать, как ей живется: «Мой отец дал обещание сделать это, отправился к молодой даме и встретился с ней. Естественно, он ожидал увидеть перед собой девицу из дешевой харчевни. Представьте его неожиданное удивление, когда, едва переступив порог, он встретился взглядом с дамой редкой красоты, хорошо знакомой с правилами салонного этикета, прекрасно говорившей по-французски и по– итальянски без венецианского акцента, умевшей бегло писать, не делая при этом серьезных орфографических ошибок, – словом, с совершенно рафинированной дамой без каких-либо признаков прошлого воспитания в харчевне. Никакого прогресса у нее не было лишь в музыке – к разочарованию моего отца, который музыку страстно любил…»

«В 1801 году Мария Нагурская привлекла внимание генерала Беннигсена. Граф Левин Август Теофил фон Беннигсен родился в Брауншвейге в 1745 году. Свою военную карьеру он начал в ганноверской пехоте, а с 1773 года перешел на службу в Россию. Он участвовал в войнах России против Турции и отличился в польских походах в период последних разделов Речи Посполитой. Беннигсен подружился с молодым царевичем Александром, которым уже завладело сомнительное чувство своей божественной миссии, позволившее ему в ускоренном порядке домогаться российского трона. Опираясь на тесный круг аналогично настроенных идеалистов, включая Беннигсена, Александр замыслил покушение на жизнь своего отца – якобы для того, чтобы испугать его и заставить отречься от трона. Замысел удался не совсем так, как планировалось; именно Беннигсен, если верить документации Моравского, оказался тем, кто совершил деяние лично, именно его руками царь был задушен в своей постели. Александр надлежащим образом унаследовал трон и без промедления в знак благодарности назначил Беннигсена военным губернатором Литвы».

«Генерал поселился в своей резиденции в Вильно, где Мария Нагурская тогда выступала в роли популярной – и очень осторожной – куртизанки. Беннигсен был в восторге от нее, и она вручила ему ключ от черного хода своего дома, назначив время и день, когда сможет его принять. Такая процедура вполне соответствовала сексуальным нравам общества того времени. Тем не менее ей удавалось держать генерала в неопределенном состоянии ожидания, переносить которое становилось для него все труднее. Возраст его приближался к шестидесяти, и он сильно и долго мучился, оказавшись в столь сложном для него положении. В конце концов, Беннигсен решил «взять быка за рога», отправиться к ней и просить ее руки. Воспользовавшись выделенным ему черным ходом, он проник к ней в дом и, ворвавшись в покои Марии, застал ее in flagrante delicto с Михаэлем Клеофасом Огинским. Беннигсен вышел немедленно, громко хлопнув за собой дверью, и больше никогда не искал с ней встреч».

«Как и Беннигсен, Михал Клеофас страстно влюбился в Марию Нагурскую; чувство оказалось взаимным, и их пылкая любовь продолжалась, не угасая, пока не обнаружилось, что Мария беременна. Михал Клеофас сделал ей предложение, Мария приняла его без возражений, и где-то в 1804 году они поженились.

У новой княгини Марии Огинской, красивой, обаятельной и умной, ничто больше не указывало на ее скромное происхождение, и она отлично вжилась в свою новую роль хозяйки поместья. Поместье располагалось в Залесье и гнездилось среди зеленых лугов и березовых лесов, недалеко от города Сморгони. Хотя построенный там дом привлекал скорее комфортом, нежели роскошью, Марии он нравился. «Залесье – восхитительный уголок для нас, – писала она своей сестре Кукине Скотти в Италию. Нас окружают снег и мороз, но мы едва замечаем их, потому что верно говорят: счастье можно найти везде, где сердце избавлено от раскаяния и полно любви».