«Такую же доброту царь проявил к Игнацию Потоцкому, к польским узникам, томящимся в петербургских тюрьмах, а также почти к двенадцати тысячам поляков, сосланных в Сибирь. Все они получили свободу и могли возвращаться к своим семьям.

Спросить у курьера его имя и где его родина не хватило смелости. Что-то мне подсказывало, однако, что он не русский, и я решился полюбопытствовать, какие дела ведут его в Константинополь. Он ответил, что ему поручена очень приятная миссия: всем полякам  в изгнании он везет царские слова о мире, забвении прошлого, прощении, великодушии и благотворительности. В списке польских беженцев, к которым были обращены эти слова, обнаружилось и мое имя. От волнения я не знал куда деваться и вполне мог выдать себя, если бы тотчас не расстался с этим незнакомцем. В дороге я погрузился в размышления... Разумеется, я не мог доверяться неизвестному человеку и не стал тешить себя надеждой, что скоро встречусь с семьей и без опасений смогу вернуться в Польшу. И тем не менее только что услышанные новости о возвышенности чувств нового российского монарха зарождали в душе хоть какую-то надежду на свидание с родиной. Мог ли я предположить, что улучшение судьбы многих тысяч моих соотечественников принесет добрые перемены для всех остальных поляков? Мог ли резко изменить свои мысли и взгляды? Мог ли растоптать доверие своих сограждан и французского правительства? Мог ли отступиться от общего дела, которому отдано столько жертв, чтобы предаться несбыточным мечтаниям и думать лишь о собственных интересах»?

«Таможенники не чинили здесь никаких препятствий для местных крестьян при их ежедневных передвижениях через границу. Большинство польских военных, направляющихся в Валахию и Молдову, именно здесь пересекало границу. Этот переход использовали и мы для быстрой и надежной связи между Константинополем и Галицией.

В полиции узнали, что сюда приехал иностранец в сопровождении янычара, и решили допросить меня. Я вышел из положения точно так же, как в Яссах: отвечал предельно кратко то по-турецки, то по-немецки. Кроме того, полицейские сочли меня больным и посоветовали, завтра же съездить в город на консультацию к хорошему врачу. Я обещал последовать их совету, и они ушли.  После внезапного ночного визита я решил ускорить отъезд. Дениско принял меры предосторожности и уже успел позвать к нам лейтенанта Ильинского. Этот польский беженец прекрасно знал все окольные тропы, по которым можно было незаметно пробраться через границу. В два часа ночи оседлали лошадей. Накануне выпало много снега, ударили морозы, дул сильный порывистый ветер, в ночной тьме невозможно было разглядеть дорогу. Проехать нам следовало меньше одного лье, чтобы добраться до мельницы, где нас поджидал надежный проводник. Мы блуждали добрых пять часов и только на рассвете оказались за четверть лье от мельницы. Пересекать границу средь бела дня не рискнули и остановились в крестьянской избушке, хозяина которой Ильинский хорошо знал. Промерзли до костей... То была самая ужасная ночь во всей моей жизни».

«Как давно не ступала нога моя на польскую землю! Как давно я не жил в тихом, спокойном доме с такими удобствами!..

Граф Дз... представил меня своей супруге и дочери Анжелике, не скрывая от них моего настоящего имени. Для всех остальных я был заезжим музыкантом Рачинским, который приехал из Варшавы и остановился здесь на некоторое время по просьбе графа. В Яблонове я провел восемь прекрасных незабываемых дней. Меня поселили в библиотеке, окружили теплом и заботой. Я великолепно проводил время в этой дружной семье: беседовал с милыми дамами, аккомпанировал на скрипке Анжелике, которая замечательно играла на пианино, часами рассказывал графу о делах в Польше, о работе в Константинополе, о наших общих планах и надеждах. Узнав о проекте, согласованном с послом Франции Обером дю Байе, граф задумался над тем, как бы меня свести с Лещ..., Гж..., Рац..., Тж..., Нов..., которые стояли у истоков акта краковской конфедерации. О высоких патриотических чувствах этих людей, их преданности и готовности служить отчизне граф знал не понаслышке. Местные власти отличались особой бдительностью и жестокостью, поэтому граф не строил себе иллюзий на счет сложности осуществления своей затеи. Он решил перестраховаться и направил к каждому из указанных лиц надежных людей с устным приглашением собраться у него в доме».

«На девятый день беззаботной жизни у господина Дз... как раз во время обеда доложили о прибытии уполномоченного округа. Он вошел в гостиную вместе с секретарем и вручил графу несколько циркулярных писем. Граф попросил зачитать их вслух. Одно из писем имело непосредственное отношение к моей особе. В нем, в частности, говорилось, что «граф Михал Огинский, великий подскарбий литовский, ставший известным благодаря своему экзальтированному поведению в ходе революции в Польше в 1794 году, в течение последних девяти месяцев находился в Константинополе, являясь агентом польских патриотов. Совсем недавно Огинский под видом французского торговца по имени Мартен, имея на руках паспорт, выданный послом Франции, а также фирман турецкого султана, внезапно покинул Константинополь. По сведениям, полученным из достоверных источников, граф Огинский проследует через территорию Галиции. В связи с этим возникла необходимость воспрепятствовать передвижению данного господина по Галиции, задержать его и овладеть всеми документами, имеющимися в его распоряжении. Все представители гражданских и военных властей несут ответственность за безынициативность и ненадлежащую организацию работы по розыску, аресту и последующему конвоированию графа Огинского в Вену. Домовладельцы, предоставившие убежище упомянутому господину или не сообщившие о его местонахождении, будут подвергнуты самому суровому наказанию».

«Наступил, наконец, день, когда в Яблонов прибыли Гж...., Лещ... и Рац.... Наша встреча продолжалась несколько часов. У каждого была возможность высказаться по любым вопросам, и мы решили:

1. Быстро и незаметно покинуть апартаменты графа Дз..., чтобы исключить всякие подозрения к нему и никому не дать повода строить какие-либо догадки о нашей встрече и ее мотивах.

2. Несмотря на предрасположенность жителей Галиции к протестным акциям и массовое выражение недовольства в Польше, было бы неблагоразумно приступать к решительным действиям, не заручившись поддержкой Турции и не дожидаясь положительного решения французского правительства об оказании помощи нашему движению. Что касается мнения посла Франции в Константинополе, то оно для нас не могло быть непререкаемой истиной, и мы, в сущности, ничего не знали о намерениях Директории.

3. С учетом вышесказанного мое срочное возвращение теряло всякий смысл и мне следовало ехать в Париж для переговоров с польской депутацией и выяснения позиции французского правительства по польскому вопросу.

4. Участники встречи будут предоставлять мне подробную письменную информацию о происходящих событиях, а также перешлют мне заверенную копию акта краковской конфедерации.

5. О встрече и нашем решении мне поручалось известить посла Франции в Константинополе.

6. И, наконец, всем нам предстояло направить письмо в Бухарест Дамбровскому с решительным требованием не предпринимать никаких демаршей, не получив на то разрешения».

«Братья в изгнании! Первый вариант передает инициативу вам и предполагает вашу плодотворную работу, второй требует и от нас, и от вас совместных усилий. Не нам вам предписывать правила ведения борьбы: они продиктованы вашим опытом, просвещенностью и любовью к родине. Наше доверие к вам значительно возросло после того, как мы познакомились и сблизились с человеком, который привезет вам это письмо, и которого вы уполномочили представлять наш народ в самом центре важнейших предстоящих событий. И если счастье вам улыбнется, и вы найдете других патриотов с таким же дарованием, стойкостью и осмотрительностью, то быть не может, чтобы то дело, которое вы так прекрасно начали, не завершилось полным успехом».

Далее в письме содержались призывы к объединению, сплочению и единству всех поляков в борьбе за свободу отчизны и выражалось доверие польской депутации в Париже. Не все наши патриоты в Галиции были лично знакомы с членами депутации, но их принципы и деятельность вызывали всеобщую поддержку. Высказывалось также пожелание не раскрывать французам планы о будущем государственном устройстве Польши, а сосредоточиться на том, как освободить страну».