Музыка

Участие в салонном музицировании

М.К. Огинский и скрипичное искусство

Лента событий

1820-1830

Отношение М.К. Огинского, сторонника классического стиля, к новому романтическому направлению в музыке. Критическая оценка М.К. Огинским творчества Никколо Паганини.

С.Н. Немогай. В конце 1820-х годов в скрипичном исполнительстве постепенно начало проявлять себя новое романтическое направление. В отличие от классического стиля для него были характерны открытая эмоциональность, виртуозность и бравурность игры, своеобразная «пламенность» исполнения, красочность и широта арсенала инструментальных приёмов. Тем не менее, классицистские тенденции в романтическом искусстве были достаточно сильными, продолжая существовать вплоть до середины ХІХ в. Так, если на концертной эстраде и в профессиональной среде к 1840-50 годам романтизм прочно закрепил свои позиции, то в салонах до этого времени переживала расцвет ансамблевая музыка Й. Гайдна, В. А. Моцарта и Л. Бетховена.

С.Н. Немогай. Романтическое искусство оставалось чуждым большому кругу любителей музыки: «высоко квалифицированное искусство Л. Бетховена, Ф. Шуберта, Р. Шумана было теперь для любителей не достижимо ни в техническом, ни в духовном плане, учёный знаток также всё больше и больше отворачивался от искусства своего времени; вместо этого он начал обращать свой пытливый взгляд в прошлое».

Приверженцем классического направления в искусстве очевидно оставался и М. К. Огинский. Эстетико-философские основы его музыкальной деятельности и творчества в большой степени были определены идеалами эпохи Просвещения, в рамках которой происходило становление его личности и мировоззрения. Заметим, что композитор встретил ХІХ век достаточно зрелым человеком с уже сформировавшимися в рамках века XVIII и устоявшимися идейно-культурными ориентирами. Именно поэтому романтическое искусство не нашло отчётливого отражения и сочувствия в его музыкально-эстетическом труде “Письма о музыке”, а многие его явления (творчество Ф. Шуберта, Ф. Мендельсона) вообще не попали в сферу его внимания.

С.Н. Немогай. Отношение М. К. Огинского к явлениям нового, романтического искусства в определённой степени отражается в его воспоминаниях и высказваниях о выступлениях Никколо Паганини  - одного из самых знаменитых, «революционных» исполнителей своего времени. С его именем был связан переворот в скрипичном и фортепианном исполнительстве, искусстве инструментовки, и шире - с победой в музыке романтизма.
На протяжении 1827–1828 гг. М. Огинский несколько раз слушал концерты Н. Паганини во Флоренции, Люкке и Ливорно. Творческая личность и манера игры виртуоза вызвали у Михала Клеофаса целый ряд противоречивых вопросов, касающихся как исполнительских, так и собственно эстетических проблем. Высоко оценивая красивый звук, чистоту интонации, блестящую технику, а также каприсы и квартеты скрипача, М. Огинский признаёт в Паганини великого музыканта.

Никколо Паганини

С.Н. Немогай. Вместе с тем, он достаточно критически высказывается относительно однообразия концертных программ виртуоза и перенасыщенности его игры звукоизобразительными приёмами.

Высказывания о Паганини в «Письмах о музыке» ещё раз подтверждают, что главными в искусстве для Огинского являются приоритеты сентиментализма и чувствительности — всё то, что действительно трогает сердце и душу. Разнообразные и необычайно широкие новые технические и выразительные средства романтического направления остаются для Михала Клеофаса чужими и неприемлемыми.

Никколо Паганини

Михал  Клеофас Огинский
«Лісты аб музыцы. Карэспандэнцыя»

“Паганiнi. Я чуў шмат аб гэтым знакамiтым скрыпачы, якi ў вялікай колькасці сваiх слухачоў узбуджаў захапленне, наблiжанае ажно да экзальтацыi; іншыя ж, артысты асаблiва, прымяншалі яго талент, лiчачы за шарлатана. Сам я толькi на працягу 1827 i 1828 гадоў знайшоў магчымасць скласцi аб iм уласнае меркаванне, некалькі разоў слухаючы яго iгру ў Фларэнцыi, Люкцы i ў Лiворна. Дык вось, наколькi б шмат я заплацiў, каб пачуць яго ў першы раз, таму што сярод публікі ўсюды казалі пра Паганiнi як пра надзвычайны феномен, дык аднойчы задаволіўшы сваю цiкаўнасць, я не вяртаўся б болей слухаць яго, хiба толькi дзеля таго, каб зрабiць прыемнасць маім сябрам, якiя мяне цягнулi на гэтыя выступленнi, i каб не выглядала, што я крытыкую i асуджаю тое, што захапляе столькiх iншых”.

“Буду справядлiвы ў маім спосабе ацэнкі iгры Паганiнi альбо, хутчэй, у спосабе выказвання на тэму ўражання, якое зрабiла на мяне ўсё тое, што я ў яго выкананнi слухаў. Спадар зразумее, што я не магу казаць пра яго талент у цэлым і паверыць яго прыхільнікам, якiя мяне запэўнiвалi, што чулi, як ён выконваў a prima vista на прыватных сустрэчах найскладанейшыя канцэрты, а таксама квартэты Гайдна, Моцарта i Бетховена з густам, роўным дасканаласцi. Мне даводзiлi, што adagiо ён іграў блiскуча, дадавалi водгукі, якія ўспрымаліся проста нібы цуды, пра загадкавыя рэчы, якiя ён быў здольным зрабiць. Напрыклад, жадалі, каб я паверыў, што Паганiнi браў у рукi ноты канцэрта, якiх нiколi дагэтуль не бачыў, клаў iх на пюпiтр наадварот, цi, каб лепей выказацца, «дагары нагамi», пасля чаго іграў па iх з такой лёгкасцю, нiбыта гэты канцэрт ужо быў яму знаёмы. Усё гэта магчыма, аднак што тычыцца мяне, сваё суджэнне я магу абапіраць толькi на тое, што чуў сам”.

Никколо Паганини

“Праграмы ўсiх выступленняў Паганiнi, на якiх я прысутнiчаў, складалiся заўсёды з адных i тых самыx твораў з некаторымi дробнымi зменамi. Гэта былi: «Un concerto di un tempo in re» (без adagio); «Una sonata militare sulla sola quarta corda»; «Preghiera nel Mosè»; «Larghetto e variazioni sulla Cenerentola». У гэтай праграме задавальненне прынесла мне адзіна «Вайсковая саната», а таксама некалькi пасажаў «Малiтвы Маiсея», у якой музыкант здабывае хвалюючыя гукi, наблiжаныя да чалавечага голасу. Усё, апрача гэтага, прыгнятала мой слых. Паганiнi, якi дае канцэрты толькі дзеля таго, каб зарабiць грошы, не мае iншых памкненняў, чым сабраць шматлiкую публiку, каб тая запаўняла партэр; а каб пацешыць густы гэтай публiкi, ва ўсiм, што іграе, ён праяўляе больш шарлатанства, чым таленту”.

“Pizzicato, што выконвалася выключна пальцамi левай рукi, перайманне ціўкання птушак, гукi флажалету, флейты i рога раздавалiся адзiн за адным, найрадзей жа з’яўляўся чысты гук скрыпкi!..

Гэтымі pizzicato я тым болей быў шакіраваны, што дагэтуль чуў іx адзіна ў Польшчы ў выкананні габрэйскіx вандроўныx скрыпачоў, якія ўжывалі іx вельмі часта, xоць ніколі не вучыліся музыцы. Аднак усе тыя, каго цікавяць толькi незвычайнасці ў музыцы, захапляліся гэтай новай манерай iгры, знаходзячы ў ёй нешта звышнатуральнае, што амаль скрозь выклiкала апладысменты... Што да мяне, дык я быў стомлены, слухаючы адны і тыя ж творы на кожным канцэрце, i не мог падзяляць узрушанасці, якую адчувала публiка”.

Никколо Паганини

“Упэўнены, што Баё, Род, Ляфон i многія iншыя скрыпачы здолелi б выканаць усе тыя фокусы, калi б папрактыкавалiся ў iх, як Паганiнi; але нават тады яны б лічылі, што рабiць гэта нiжэй iх годнасцi. Не магу сцвярджаць, што Паганiнi не з’яўляецца вялiкiм артыстам. Каб у гэтым пераканацца, дастаткова кiнуць вокам на яго кампазіцыі, такія як квартэты альбо капрысы – настолькі мастацкiя, як i складаныя. Прызнаю таксама, што ён здабывае са скрыпкi вельмi прыгожы гук, што нiколi не фальшывiць, што пальцы мае вельмi рухавыя, што, урэшце, без афектацыi i без найменшага высілку выконвае найскладанейшыя пасажы; вяртаюся, аднак, увесь час да аднаго i таго ж: апрача мелодый, якiя ён іграе на чацвёртай струне, i апрача некалькiх фрагментаў з «Малiтвы Маiсея», якiя мяне кранулi, яго iгра не пакiнула мне нiводнага прыемнага ўспамiну, i я не магу ўразумець, як артыст, у распараджэнні якога ёсць такiя вялiкiя магчымасці, можа жадаць забаўляць публiку фіглярствам i шарлатанствам. Толькі што я даведаўся з нямецкiх газет, што Паганiнi меў найбольшы поспех у Вене, што даў там шэраг канцэртаў, якiя прынеслi яму шмат грошай, урэшце, што аўстрыйскі iмператар у знак свайго задавальнення прызначыў яму ў падарунак залатую шкатулку i надаў тытул першага скрыпача свайго двара. Усё гэта не прымусіць мяне адмовiцца ад таго, што я вышэй напiсаў. Я выказаў Паганiнi пахвалы, якія ён заслугоўвае, але адначасова хацеў бы, каб Спадар даведаўся, якое ўражанне зрабiла на мяне яго манера iгры на тых канцэртах, якiя я слухаў”.

Историческая справка. З імем легендарнага скрыпача Нікола Паганіні (1782 – 1840), як вядома, звязаны пераварот у скрыпічным і фартэпіянным выканальніцтве, мастацтве інструментоўкі, і, шырэй, з перамогай у музыцы рамантычнага стылю. Тым не менш, у канцы 1820 – 30-х гг. Паганіні апынуўся ў самым цэнтры палемікі, якая вялася паміж прыхільнікамі старой і новай, рамантычнай манеры выканання.

Михал  Клеофас Огинский
«Лісты аб музыцы. Карэспандэнцыя»

“Да таго ж, асаблiва шкадую, што заўсёды ў маiх падарожжах я размiнаўся з Лiпiньскiм, вядомым польскiм музыкантам, i нiколi не мог своечасова прыехаць у розныя сталіцы, у якіx ён даваў скрыпiчныя канцэрты. Засмучае мяне гэта тым болей, што газеты ўсiх краiн, дзе ён паказаў сябе, пісалі аб ім у надзвычай станоўчым ключы, а ўсе, хто яго слухаў i каго я меў магчымасць бачыць, давалi гэтаму артысту самыя пахвальныя сведчанні, выказваючыся пра яго з сапраўдным захапленнем”.

Караль Юзаф Ліпіньскі

Историческая справка. Караль Юзаф Ліпіньскі (1790 – 1861) – знакаміты польскі скрыпач, кампазітар і педагог. З 1809 і ажно да 1839 г. з перапынкамі жыў у Львове, паслядоўна займаючы пасады канцэртмайстра, капельмайстра, дырыжора і дырэктара аркестра. У 1814 г. ездзіў у Вену для знаёмства са скрыпачом Л. Шпорам, а ў 1818 г. прадпрыняў падарожжа ў Італію, каб пачуць ігру Н. Паганіні. Пасля сустрэчы ў П’ячэнцы Ліпіньскі і Паганіні сумесна выступалі з канцэртамі, на адным з якіх італьянскі віртуоз уручыў Ліпіньскаму свой смычок у знак прызнанага першынства. У 1819 – 1824 гг. гастраліраваў у Кіеве (сумесна з М. Шыманоўскай), Кракаве, Познані, Берліне, Ляйпцыгу, Вроцлаве, Вільні. Напэўна, падчас гастроляў у Вільні ў 1822 г. паўстаў партрэт Ліпіньскага пэндзаля Валянціна Ваньковіча. У 1838 і ў 1839 гг. канцэрты Ліпіньскага адбыліся ў Мінску. Як паведамляла адна з мінскіх газет, «на вуліцаx яму з павагай саступалі дарогу, калі ён еxаў у карэце, моладзь выпрагала коней і вітала яго. Магутныя гэтага свету лічылі за гонар, калі ён прымаў іx запрашэнні». У 1839 г. Ліпіньскі атрымаў ганаровае запрашэнне на пасаду канцэртмайстра капэлы саксонскага караля ў Дрэздэне, якую займаў каля 20 гадоў. Супрацоўнічаў з Р. Вагнерам, сябраваў з Р. Шуманам. О. Корвін-Мілеўскі, лібрэтыст ранніх аперэтак С. Манюшкі, пісаў пра К. Ліпіньскага, параўноўваючы яго талент з талентам нарвежскага скрыпача Оле Була.

С.Н. Немогай. Игра на скрипке являлась одной из основных сфер самореализации князя и его участия в музыкальной жизни его времени. Внимание Михала Клеофаса к этому виду музыкальной деятельности было обусловлено расцветом любительского камерно-ансамблевого музицирования, а также актуальностью для предромантической эпохи скрипичного исполнительства и творчества, в которых непосредственно отражалась борьба старого и нового, происходило становление, утверждение и активное взаимодействие классических, сентименталистских и романтических тенденций.

Скрипичное искусство начала ХIХ века в большой степени повлияло на композиторское творчество самого М. К. Огинского. Это влияние прослеживается как на эстетико-концептуальном уровне его произведений, так и на уровне конкретных стилистических особенностей.

С.Н. Немогай. На страницах «Писем о музыке» Михал Клеофас проявляет себя большим любителем и знатоком скрипичного искусства в разных его проявлениях: истории инструментария, скрипичной и камерно-ансамблевой литературы, современного ему скрипичного исполнительства. Отношение Огинского к скрипичному искусству его времени в большой мере отражает взгляды композитора на современную ему музыку в целом, определяет критерии его художественного вкуса, являясь «мерилом» по отношению к другим видам музыкального творчества. Очевидно, что его эстетическим идеалам наиболее соответствовала музыка эпохи классицизма с её сдержанностью и благородством, которую последовательно представляла парижская скрипичная школа. Романтическое же искусство с его яркой эмоциональностью, «пламенностью» исполнения и «революционным» разнообразием инструментальных приёмов остаётся для Михала Клеофаса эстетически чуждым, что отчётливо выявилось в его отношении к творчеству Н. Паганини.

Целенаправленный анализ биографии, музыкального и музыкально-эстетического наследия М. К. Огинского в контексте скрипичного искусства рубежа XVIII–XIX вв. выявил большое значение данного искусства в жизни и творчестве композитора.